Англия – в авангарде тогдашнего колониализма, мощная морская держава,  монархия, но страна давно и полностью вышедшая из феодализма, Франция – страна сравнительно недавно вступившая в борьбу за колонии, целиком буржуазная парламентская республика, с еще слабой, но бурно развивающейся промышленностью, в том числе и  работающей на войну, и Россия – колоссальное по размерам и населению  феодальное царство-государство, упорно цепляющееся за безнадежно устаревшие концепции, только начинающее поправляться от позорного поражения в русско-японской войне. Антанта в социально-политическом отношении, фигурально выражаясь – винегрет.

Поменьше разнобоя в Тройственном Союзе, но он тоже есть. Все три – и Германия, и Австро-Венгрия, и Италия – монархии, но очень разные. Германия – молодая, быстро набирающая силы империя, везде пытающаяся приобрести колонии, мощно накачивающая силу своего военно-морского флота, осуществляющая бурную торговую экспанию. Германия не скрывала своего намерения доминировать в Европе. Австро-Венгрия – как говорили тогда - «лоскутная империя», народы которой – и чехи, и словаки, и венгры, и другие «рвались на волю». Именно о ней политологи той поры усиленно гадали – когда же она, наконец, развалится. Италия оказалась ненадёжным союзником, да и её военная роль была далеко не определяющей ход борьбы. К Тройственному Союзу в ходе борьбы примкнули Турецкая империя и про-немецкая по тем временам Болгария.

Основу, суть дипломатической и политической истории Европы предшествовавших началу войны десятилетий, составлял постоянный поиск союзников в предстоящей борьбе, попытки сколотить на той, или иной основе, по тем или иным частным вопросам группировки, союзы, коалиции.

Мучительным был выбор для Российской империи – между традиционным союзником – Германией и «западными демократиями» - Францией, Англией. Последние имели именно свои, не интересные Российской империи «претензии» к Германии: Франция – кровная ненависть к Германии за своё поражение от неё в 1870 году, Англия опасалась роста морского могущества Германии – ведь «Правь, Британия, морями!», да ещё роста аппетитов Германии в плане захвата колоний. Впрочем и к Российской империи у Англии были крупные претензии, традиционно называемые «восточным вопросом».

Стремления у России были действительно велики. Как пишет А. Н. Куропаткин, б. военный министр: «Я говорил Витте, что у нашего государя грандиозные в голове планы: взять для Poccии Манчжурию, идти на присоединение к России Кореи. Мечтает под свою державу взять и Тибет. Хочет взять Персию, захватить не только Босфор, но и Дарданеллы». Сюда надо добавить ожесточенное противостояние России с Австро-Венгрией по вопросу судьбы славянских стран Балканского полуострова – Сербии, Черногории, Болгарии. Важно понимать – прямого геополитического противостояния  с Германией, в отличие от её союзников по Антанте – Англии, Франции, у России фактически не было, её главным и давнишним врагом была Австро-Венгрия.

Антанта — «Entente Cordiale» — «Сердечное Согласие»... Что возникает в нашем сознании, когда мы произносим это слово? Дымок американских и японских судов в русских дальневосточных портах, залихватское пение «Янки Дудль» и стук кованых ботинок американских солдат по брусчатке Владивостока, ужас английских застенков в Мурманске, Архангельске, на островах Мудьюг и Иоканьга, смех французских парней на улицах Одессы... А когда-то этот термин был не более чем первой строкой на листке бумаги — «по сердечному согласию» в 1904 г. между Англией и Францией был заключен договор, означавший урегулирование колониальных вопросов в Марокко. Еще раньше, в 1891—1893 гг., была заключена военная конвенция между Россией и Францией, а в 1907 г. подписанием русско-английского договора о разделе сфер влияния в Иране, Афганистане и Тибете формирование одного из крупнейших империалистических союзов XX века — Антанты было завершено.

В чем же состояла причина того, что феодальная Россия оказалась в Антанте, в  союзе с либеральными Францией и Англией? В военном отношении  Россия была, конечно, нужна Антанте чтобы «обеспечить» Германии войну на два фронта – то, чего так опасался проницательный Отто фон Бисмарк. Еще больше участие России было нужно Франции – которая прекрасно знала о плане Шлиффена нападения Германии на Францию через Бельгию и понимала, что французская армии этого мощного удара не выдержит – Париж будет сдан, война проиграна (вот вам традиционный расчет немцев на блицкриг). Россия могла спасти Францию незамедлительно после начала войны оттянув часть немецкой армии на восточный фронт мощным наступлением русской армии. Беда была в том, что немецкая армия могла полностью отмобилизоваться за 15 дней, а русской армии для этого было необходимо 45 дней, в три раза больше. Так что экстренное наступление русских можно было организовать только с наполовину отмобилизованными хаотическими массами русских войск. Так оно и случилось – это самсоновский прорыв в Восточной Пруссии. Печальный его итог был закономерен.

Еще один вопрос, определявший для России выбор союзников  был банален – где взять деньги? Предвоенное состояние государственных финансов России перед войной было аховое. Где взять деньги для строительства и перевооружения на новой, современной основе российской армии и флота? Единственный реальный выход был один – внешние займы, займы колоссальные по объему. Их могла давать России и давала Франция – мировой ростовщик того времени. Эти обстоятельства – миллиардные займы, взятые царем в Англии и, особенно, во Франции, приковали царизм к англо французскому империализму, превратили Россию в данницу этих стран, в их полуколонию.

Так цепочка и объективных и, несомненно, субъективных факторов привела Россию в Антанту, где её западные союзники эксплуатировали «по-черному», цинично полагая, что она огромна, глупа и послушна. Ниже мы дадим несколько характерных примеров такого отношения. К лету 1914 г. расклад сил в Европе полностью определился. Кто-то, как Германия, рвался в бой, считая, что именно сейчас наивыгоднейший момент начать борьбу. Россия понимала, что она ещё не готова, многого не успели. Франция тряслась от страха при одном упоминании «бошей».

Для начала войны не хватало только повода. И он не заставил себя ждать – 28 июня 1914 г. наследник австрийского престола эрцгерцог Франц-Фердинанд был убит сербским националистом Гаврилой Принципом в боснийском городке Сараево. Сербская националистическая организация «Млада Босна» вынесла эрцгерцогу смертный приговор как врагу славянства. Непосредственными исполнителями террористического акта явились члены «Млады Босны» Гаврило Принцип и Неделько Габринович. Оба готовы были идти на верную смерть ради национального дела. А именно так оценивали они устранение крупнейшего и наиболее активного представителя габсбургского дома.

Австро-сербский конфликт не был новостью. Столкновений между Австро-Венгрией и Сербией было немало в последние годы. Много раз мир висел на волоске, но войны удавалось избежать: либо Россия из-за своей военной неподготовленности убеждала Сербию уступить, либо  Германия, считая момент неподходящим, удерживала своего австрийского союзника. Австрийско-сербский конфликт был накрепко «завязан» с общеевропейским противостоянием двух группировок. Балканы превратились, образно говоря, в «пороховой погреб Европы». Стоило бросить в него спичку, чтобы произошел общеевропейский взрыв.

После выстрела Гаврилы Принципа главным «интересом» дипломатов всех «заинтересованных» стран было: да, война должна начаться, но её должны начать не мы. На первом этапе кризиса вопрос о войне и мире фактически определялся в Берлине. Вильгельму II было послано личное письмо Франца-Иосифа и меморандум венского правительства по поводу балканской политики Австро-Венгрии. Жёсткую позицию Австро-Венгрии в отношении Сербии Вильгельм II одобрил.

Подлую роль в развязывании войны сыграла Англия, которая всех и вся до последнего момента убеждала, что она в конфликт ввязываться не собирается. Только на встрече немецкого посла Лихновского и английского министра иностранных дел Грея буквально накануне войны последний открыл карты: «Британское правительство, — сказал министр, — желает и впредь поддерживать прежнюю дружбу с Германией и может оставаться в стороне до тех пор, пока конфликт ограни¬чивается Австрией и Россией. Но, если бы в него втянулись мы (т. е. Германия) и Франция, положение тотчас же изменится, и британское правительство, при известных условиях, будет вынуждено принять срочные решения. В этом случае нельзя было бы долго оставаться в стороне п выжидать». Заявление Грея произвело в Берлине потрясающее впечатление. «Низкая торгашеская сволочь старалась обманывать нас обедами и речами», этот «Грей – мерзкий сукин сын» –  так заявил в сердцах Вильгельм II.

Венское правительство, заручившись поддержкой Берлина, поручило своему посланнику в Белграде передать 23 июля сербскому правительству ультиматум с 48-часовым сроком для ответа. Текст австрийского ультиматума нарочито был составлен так, чтобы государство, дорожащее своей независимостью и честью, не могло его принять. Так и поступила Сербия. Ультиматум этот был явной и преднамеренной провокацией. 28 июля австро-венгерское правительство по телеграфу объявило войну Сербии и начало военные действия. Жребий был брошен.

Как часто это бывает, первые дни и недели войны были и для масс, и для верхов временем «пышных» иллюзий. Вот картина настроений, царивших в первые недели войны в дипломатическом корпусе в Петрограде, в ретроспективном описании дочери английского посла Мириэль Бьюкенен: «Как полны мы были энтузиазма! Русская пехота! Британский флот! Французская артиллерия! Война будет окончена к Рождеству, и казаки войдут в Берлин! Знаменитая Аллея Победы в Берлине, с ее ослепительными беломраморными статуями курфюрстов и королей из дома Гогенцоллернов, будет разрушена. Союзники продиктуют свои условия мира германскому императору, и за столом, сделанным из «дерева побед», где он росчерком пера отдал приказ о начатии военных действий, он будет вынужден подписать мирный договор».

Однако, уже в августе, после поражения союзных войск в сражении на франко-бельгийской границе, настроения сменились паническими и последовали истерические «мольбы» – ведь немцы, быстро продвигаясь в глубь территории Франции, вплотную подошли к Парижу. Дошло до того, что английское правительство, питавшее в те дни слепую надежду на спасительную помощь, казалось, неисчислимых русских армий, просило отправить три-четыре русских казачьих корпуса через Архангельск и северные моря на Французский фронт.

«Экстренное» наступление Самсонова в поддержку французов закончилось разгромом его армии под Сольдау — Танненбергом, окружением двух русских корпусов и самоубийством самого Самсонова. Значительные потери понесла также и армия генерала Ренненкампфа, в которую входили гвардейские кавалерийские полки, вынужденные противопоставлять шашки шквальному огню немецкой артиллерии. Быстро пришла «проза» войны – давай снаряды, винтовки и патроны, давай лошадей, да и овёс тоже давай – лошади есть хотят. Тут-то и проявилась во всей своей страшной полноте неспособность монархического российского государства вести войну на совершенно новом уровне – и технически, и военно-стратегически.

С самого начала военных действий в царской армии катастрофически не хватало снарядов. Нередки были приказы командиров: артиллерийской батарее в день выстреливать три – четыре снаряда, не больше. А немецкая артиллерия засыпала царские войска градом снарядов. У царской армии не хватало пушек, не хватало даже винтовок. Иногда на трех солдат приходилась одна винтовка.

И было всё это, конечно, следствием огромного отставания промышленного развития России от ведущих капиталистических стран. Например, по общим размерам выплавки чугуна Россия занимала 5-е место в мировом производстве, а по норме, приходившейся на душу населения, — 8-е. То же самое можно сказать и о производстве стали, которой приходилось в России в 1913 г. на душу населения в 11 раз меньше, чем в США, в 8 раз меньше, чем в Германии, в 6 раз меньше, чем в Англии, в 4 раза меньше, чем во Франции. Добыча каменного и бурого угля на душу населения была в 26 раз меньше, чем в США, в 31 раз меньше, чем в Англии, в 15 раз меньше, чем в Германии, и в 5 раз меньше, чем во Франции. Намного отставала Россия от передовых капиталистических стран и по переработке хлопка. В 1911 г. его приходилось на душу населения всего лишь 5,6 фунта, или в 8,5 раз меньше, чем в Германии и Франции, и почти в 2 раза меньше, чем в Австро-Венгрии. Военная промышленность Германии превосходила фрапцузскую и русскую, вместе взятые, и не уступала по своему потенциалу военной промышленности всей Антанты, включая Англию.

За время трагического отступления весной 1915 г. Россия потеряла значительные территории в Польше, Прибалтике, Украине, Белоруссии. Поток беженцев из западных губерний хлынул в Петроград, значительно осложнив и без того обострившийся уже продовольственный вопрос. «Брусиловский прорыв» на Австрийском фронте  весной 1916 г. слегка скрасил сумрачную ситуацию. Как вспоминал очевидец событий А. Н. Толстой: «Действительно, противно логическому смыслу, после полутора лет войны, разгрома, потери восемнадцати губерний, всеобщего упадка духа, хозяйственного разорения и политического развала Россия сно¬ва устремилась в наступление по всему своему трехтысячеверстному фронту. На улицах русских городов появились колонны, состоящие из сотен тысяч австрийских пленных. В эти дни Австрийской империи был нанесен, по сути, смертельный удар, от которого она так и не смогла оправиться».

Жертвуя миллионами своих солдат, оттягивая с западного фронта на восточный десятки немецких дивизий, царское правительство осуществляло тем самым не столько свои «самостоятельные», сколько чужие цели. Царское правительство приняло на себя обязательство выделить из своих скудных запасов хлеб и другие продовольственные товары и сырье не только для Англии и Франции, но и для «малых союзников», Италии.  Самодержавие получало вооружение и снаряжение от союзников на самых тяжелых условиях. Так, английское правительство предложило поставить России 12 млн. снарядов по очень высоким ценам и в крайне растянутые сроки поставок, срывая этим наступательные операции русской армии. Несмотря на это, предложение английского правительства было принято. Начальник штаба Главковерха генерал Янушкевич прямо заявил, что «отклонение нашим правительством подобного предложения может вызвать, в случае неудач на фронте из-за недостатка снарядов, недовольство со стороны союзников».

Как же относились западные союзники к русскому солдату, к героическим усилиям плохо вооружённой, зачастую раздетой русской армии? Среди них широко бытовала теория несокрушимо мощного «русского парового катка» – дикая мысль о том, что неисчерпаемые людские резервы России, огромная русская армия одной своей физической массой способна, подобно прессу, паровому катку, раздавить передовую в техническом отношении немецкую военную машину. Наименее умные из них громогласно рассуждали о том, что жизнь одного из многих и многих тысяч русских солдат не так ценна, как жизнь «образованного» англичанина или француза. Так, французский посол в Петрограде Морис Палеолог, которого его предшественник, умный и скептический Жорж Луи, назвал в своих мемуарах «напыщенным дураком», в разговоре с одним из русских государственных деятелей развивал подобные положения. «По культурности и развитию,— заявил он,— французы и русские стоят не на одном уровне. Россия одна из самых отсталых стран на свете. Сравните с этой невежественной и бессознательной массой нашу армию: все наши солдаты с образованием; в первых рядах бьются молодые силы, проявившие себя в искусстве, в науке, люди талантливые и утонченные; это сливки и цвет человечества. С этой точки зрения наши потери будут чувствительнее русских потерь». Красиво, правда?

Другой пример. Осенью 1915 г. французская военная промышленность из-за нехватки рабочей силы оказалась в столь тяжелом положении, что для работы на заводах пришлось возвращать солдат с фронта из поредевших уже рядов французской армии. Парижские политики так решили эту проблему: надо выписать людей из России, представлявшей, по их мнению, неиссякаемый источник пополнений. Они говорили: «У вас не хватает даже ружей, чтобы их использовать, тогда как мы, перевезя сюда сотни тысяч ваших солдат, можем пополнить ими ряды нашей пехоты». На замечание, что это будет чужеродный элемент, последовало возражение «Что вы! Что вы! Мы же в нашей армии имеем аннамитов (жителей Протектората Аннам, части современного Вьетнама), ни слова не понимающих по-французски, но прекрасно воюющих под нашим начальством».

Одной из наиболее позорных страниц в истории Франции был расстрел в военном лагере «Ля Куртин» русского экспедиционного корпуса в сентябре 1917 г. Лагерь русских солдат, требовавших возвращения на Родину и отказывавшихся дальше участвовать в бессмысленной бойне, был подвергнут артиллерийскому обстрелу. Точное количество погибших не установлено, в источниках фигурируют цифры от 600 до 2000 человек. К концу 1916 г. на Западном фронте сражалось более 44 тысяч русских солдат и офицеров, из которых было сформировано четыре отдельные бригады.

Военное противоборство не отменило, да и не могло отменить внутриполитическую жизнь, яростную политическую борьбу в воюющих странах. Остановимся лишь на нескольких аспектах. Германия. Пангерманизм. Как вполне очевидно – это прямой идейный предшественник будущего германского фашизма. В своих политических требованиях сторонники пангерманизма были просты и откровенны: Россию следует расчленить и онемечить. То же самое в отношении Прибалтики, Украины и Кавказа. Все славяне, в частности народы Балканского полуострова, должны были, по их планам, встать под ярмо германского империализма. Союзную Австро-Венгрию многие пангерманцы предполагали «объединить» с Германской империей. Поглотив Австро-Венгрию, Голландию, Данию Германия должна была образовать «Срединную Европу». Некоторые представители пангерманизма звали сначала на борьбу с Англией, другие предлагали начать с разгрома России и Франции. Но были и такие, которые считали, что тевтонский меч зарубит всех зараз...

Пангерманский союз был численно не велик, но его пропаганда постепенно захватывала самые широкие круги немецкой буржуазии. Юнкерская и буржуазная печать, чем дальше, тем больше заполнялась призывами к захватам как в колониях, так и в Европе. Так, призывая к войне против Франции, журнал «Zukunft» считал необходимым отнять у нее ряд восточных департаментов, а дабы избежать увеличения инонациональных элементов в Германской империи, искоренить все местное французское население. Пангерманские настроения были вовсе не чужды и кайзеру, и многим членам его правительства. Германская буржуазия прониклась убеждением, что прежняя политика Германской империи была слишком старомодной, только «европейской» политикой. Теперь империя должна вести «мировую политику» («Weltpolitik»).

В России и в выборе союзников, и в ходе самой войны ведущую роль играли две коалиции: либеральные буржуазные силы, где доминировали кадеты, и феодально-помещичьи  силы, группировавшиеся вокруг царской клики. В течение всей войны представители русской буржуазной оппозиции, несмотря на серьезные противоречия внутри Антанты, были наиболее верными приверженцами прочного союза с Англией и Францией. Идейная близость — вот что оставалось неизменным в отношениях союзников и русской буржуазной оппозиции, вызывая постоянное тяготение последней к «передовым демократиям Запада», как выражались ее лидеры. Русские либерально-буржуазные партии с их стремлением к умеренным реформам и конституционному методу правления не могли не чувствовать особых симпатий к конституционным, демократическим государствам, в которых буржуазия добилась уже не только экономической, но и политической власти.

Естественно, что русская буржуазная оппозиция горячо приветствовала вступление России в войну на стороне союзников. Контакты с союзниками должны были, как грезилось лидерам оппозиции, способствовать некоторой «либерализации» и «демократизации» внутриполитических русских институтов. Эта мысль упорно проводилась представителями русской либеральной буржуазии на страницах газет и журналов, в выступлениях, в различных сборниках периода первой мировой войны.

«Война, которую мы ведем бок о бок с англичанами и французами,— заявил во время одного из своих выступлений кадет Ф. И. Родичев,— приведет нас к полному торжеству свободы как во внешней, так и во внутренней политике». «Мысль о том, что настоящая война есть освободительная и что борьба за победу есть в то же время борьба за лучшее будущее России, сделалась аксиомой для всех прогрессивных общественных мнений»,— утверждал лидер кадетов П. Н. Милюков.

Еще одной причиной упрочения тесного идейно-политического союза между русскими либералами и союзниками по Антанте в годы войны была особая симпатия конституционно-демократической партии, «оппозиции его величества», как выражались ее лидеры, к излюбленному ими английскому умеренно-конституционному образцу. Доходило до курьезов, когда заимствовались даже отдельные слова, термины, обозначения, относящиеся к английским государственным и общественным институтам, и переносились механически в лексикон представителей «партии народной свободы» (так претенциозно именовали свою партию кадеты). В выступлениях Милюкова появлялись термины вроде «наши лорды» (члены русского Государственного Совета), «наши парламентарии» (члены Государственной думы), «наш уважаемый спикер» (председатель Думы М. В. Родзянко) и т. п.

Наиболее реакционные дворянские круги во главе с большей частью придворной камарильи оставались противниками сближения с Англией и требовали ориентации на Германию. От соседней германской монархии они ждали помощи и вмешательства на случай нового подъема революции. От Германии русские аграрии по-прежнему зависели в сбыте своих продуктов, хотя и меньше, чем в конце XIX в., ввиду происшедшего ослабления мирового аграрного кризиса. Все же зависимость от германского рынка оставалась обстоятельством, побуждавшим ладить с Германией. И наконец, Германская империя была самым опасным из всех возможных противников России. Учитывая состояние царской России и ее армии после русско-японской войны и революции, с Германией надо было жить в мире.  К «пронемецкой» партии принадлежали и Александра Фёдоровна, жена Николая II и «святой чёрт» Григорий Распутин. Как вспоминает военный представитель России во Франции А.А.Игнатьев: «Приезжавшие из России офицеры глухо и осторожно объясняли, что высшие посты предоставляются по указаниям Распутина. Но мысль, что на государственные дела может иметь хотя бы даже отдаленное влияние какой-то развратный полупьяный мужик, не укладывалась в моей голове. Многое, что говорилось о Распутине, хотелось в то время приписывать сплетням, и только его таинственное убийство уже оказалось былью. К чему только князю Юсупову и великому князю Дмитрию Павловичу марать руки о подобную нечисть! Вероятно, иначе они с ним покончить не могли».

Война продолжалась год за годом. Война уносила миллионы человеческих жизней, убитых, раненых, умерших в результате эпидемий, порожденных войной. Буржуазия и помещики наживались на войне. Но рабочие и крестьяне переносили все больше нужды и лишений. Война разрушала народное хозяйство России. Около 14 миллионов здоровых работников было взято в армию, оторвано от хозяйства. Фабрики и заводы останавливались. Сократились посевы зерна – не хватало работников. Население и солдаты на фронте голодали, были разуты и раздеты. Война пожирала все ресурсы страны.

Уже с осени 1916 г. поставка продовольствия в Петроград составляла лишь половину его потребностей. Жизнь в городе делалась все трудней. Продовольствие дорожало, курс рубля падал, превращая деньги в обесцененные бумажки. Купить основные продукты питания становилось почти невозможно. С ночи угрюмые толпы выстраивались в бесконечные, многочасовые очереди за хлебом — соломенным по вкусу, с мелкими колосками, но все-таки хлебом. Стояли к лавкам, на окна которых нередко были наклеены бумажки: «Хлеба нет и не будет». Процветала спекуляция.

Вскрывая причины кризисного положения, охватившего в 1916 г. страну и армию, министр внутренних дел А. Д. Протопопов отмечал: «Финансирование расстроено, товарообмен нарушен, производительность страны — на громадную убыль ... пути сообщения в полном расстройстве. Наборы обезлюдили деревню, остановили землеобрабатывающую промышленность, ощутился громадный недостаток рабочей силы ... Города голодали, торговля была задавлена, постоянно под страхом реквизиций. Единственного пути к установлению цен — конкуренции — не существовало ... Армия устала, недостатки всего понизили ее дух...».

1917-й начался в Петрограде новыми стачками, забастовками, демонстрациями. «Грозный кризис уже назрел и неизбежно должен разрешиться в ту или иную сторону... Оппозиционность достигла таких исключительных размеров, каких она не имела в широких массах даже в период 1905—1916 гг.»,— доносила в эти дни весьма осведомленная петроградская охранка.

«Во всем огромном городе,— вспоминал позднее о настроениях, царивших в Петрограде в конце 1916-го — начале 1917 г., один из тогдашних правых политических деятелей В. В. Шульгин,— не нашлось бы и ста человек, преданных старой власти» Лидер националистов В. В. Шульгин так описывает настроения в стане либеральной буржуазии в январе 1917 г.: «У меня было смутное ощущение, что грозное— близко. А эти попытки отбить это огромное были жалки... Бессилие людей, людей, меня окружавших, и свое собственное бессилие в первый раз заглянуло мне в глаза, и был этот взгляд презрителен и страшен... ».

Кризисная ситуация в стране вызывала ожесточённые бурные споры среди и либеральных и монархических силы. У тех и других  были очень различные взгляды на «конституционное» будущее России, но по вопросу продолжения войны они были едины – «только война до победы».

Русская буржуазная оппозиция занимала двойственную позицию. С одной стороны, опасаясь того, что царское правительство в интересах спасения монархии пойдет все же на сепаратный мир с Германией, которую она рассматривала как «главную опору самодержавия», она постепенно от лозунга «никакой ре¬волюции во время войны» стала все чаще поговаривать о желательности «маленькой дворцовой революции ра-ди спасения войны». Тем более, что становилось всё более ясно, что царизм ни на какие, даже небольшие, уступки в области внутренней политики не пойдёт. С другой стороны, боязнь револю¬ции «снизу», широкого народного движения масс, по¬вторения 1905 года заставляли ее до последних дней существования старого режима держаться за него, ис-кать возможности компромисса.

В борьбе «до победного» либералам помогали союзники. Так английский дипломат Мильнер на приёме у царя заявил, что союзники не допустят «преждевременного» выхода России из войны. «Мы все сидим в одной лодке,— заявил он,— и мы или вместе выплывем, или вместе потонем. Мысли об отдельных интересах и быть не может, у нас у всех только один общий интерес — победа». Были, конечно, тогда и буржуазные политики, кто понимал, чем грозит продолжение войны, кто возмущался слепым копированием либералами «западных образцов». Но их голос не был услышан.

Революция властно стучалась в дверь. Анна Вырубова — доверенное лицо Александры Фёдоровны, своеобразная «связная» между нею и Распутиным, писала: «Государь заявил мне, что знает из верного источника, что английский посол Бьюкенен принимает деятельное участие в интригах против их величеств и у него в посольстве чуть ли не заседания с великими князьями по этому поводу... Государь усматривал в этом желание Англии устроить у нас революцию и тем ослабить страну ко времени мирных переговоров...». Вот как описывает этот момент сам Бьюкенен: «Один мой русский друг, который был впоследствии членом Временного правительства, известил меня через полковника Торнхилла, что перед Пасхой должна произойти революция, но что мне нечего беспокоиться, т. к. она продлится не больше двух недель... Я имею основания думать, что тогда готовился военный переворот... не с целью низложить императора, а с целью вынудить его даровать конституцию... Однако его деятелей, к несчастью, предупредило народное восстание».

Ни царская клика, ни русская либеральная буржуазия, ни, тем более, западные союзники России по Антанте и в мыслях не допускали прекращения войны, чуждой, не нужной и миллионам солдат в окопах, и голодным, замученным военными невзгодами миллионам крестьян и рабочих в тылу. Только ВОЙНА, ВОЙНА ДО ПОБЕДЫ, ВОЙНА ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ. До последних дней царизм упорно цеплялся за сохранение провозглашенного в начале войны курса, что нашло отражение и в акте об отречении Николая II от престола и в его «прощальном» приказе армии и флоту. История заплатила этим любителям покататься на народных спинах полную цену. За политическую близорукость, за глухую классовую ангажированность они получили сполна то, что заслужили.

Показательно, что в феврале 1917 г. ни один из главнокомандующих фронтами не смог выделить сколько-нибудь надежных частей для спасения династии Романовых. Вот что телеграфировал Николаю II главнокомандующий Западным фронтом генерал А. Е. Эверт: «Ваше величество, на армию в настоящем ее составе при подавлении внутренних беспорядков рассчитывать нельзя… Я принимаю все меры к тому, чтобы сведения о настоящем положении дел в столицах не проникали в армию, дабы оберечь ее от несомненных волнений. Средств прекратить революцию в столицах нет никаких».

«Империалистическая война с объективной неизбежностью должна была чрезвычайно ускорить и невиданно обострить классовую борьбу пролетариата против буржуазии, должна была превратиться в гражданскую войну между враждебными классами. Это превращение начато февральско-мартовской революцией 1917 года...» — отмечал находившийся тогда в последней, «цюрихской» эмиграции В. И. Ленин.

Февральская революция ни в коей мере не изменила резко отрицательного отношения армии к дальнейшему продолжению войны. Стремление к миру бывало настолько сильным, что приходящие пополнения отказывались брать вооружение — «зачем нам, мы воевать не собираемся». Главковерх Алексеев докладывал военному министру в письме от 16 апреля.— В солдатской массе зачастую не допускается мысли не только о наступательных действиях, но даже и о подготовке к ним, на каковой почве происходят крупные нарушения дисциплины, выражающиеся в отказе солдат от работ по сооружению наступательных плацдармов». На состоявшемся 1 мая в Ставке совещании представителей верховного командования, его участники вынуждены были признать, что «общее настроение армии — мир во что бы то ни стало». А Временное правительство, отражавшее как и ранее при царе интересы российской либеральной буржуазии, было по-прежнему «до победного».

Находились тогда, находятся и сейчас, псевдоисторики «сваливающие» состояние армии на большевиков – это они, они, они! Разлагали русскую армию не большевики, как это утверждали их оппоненты, а правящие классы, буржуазия, лидеры соглашательских партий, своей антинародной политикой подрывавшие обороноспособность страны. «Разлагали армию те, кто объявил эту войну великой,— писал В. И. Ленин,—... мы армии не разлагали, а говорили: держите фронт,— чем скорее вы возьмете власть, тем легче ее удержите». Послушаем генерала Деникина: «Позволю себе не согласиться с мнением, что большевизм явился решительной причиной развала армии: он нашел лишь благодарную почву в систематически разлагаемом и разлагающемся организме».

В феврале 1917 г. царский режим в России сменила буржуазная власть, а требования к замученным солдатам остались без изменений – В АТАКУ! Союзники требовали от Временного правительства скорейшего проведения наступления русской армии для того, чтобы облегчить положение своих войск, потерпевших крупное поражение на Западном фронте в апреле 1917 г. («операция Нивеля»). Новое русское верховное военное командование вопреки антивоенным настроениям широких солдатских масс, решило начать в середине 1917 г. наступление на Львовском, Добруджском, Молодечно-Виленском и Рижском направлениях. 1 июля, после длительной подготовки и политической обработки солдат эсеровскими и меньшевистскими агитаторами, армии Юго-Западного фронта перешли в наступление. Но при первом же контрударе войска начали отступать, т. к. не хотели воевать за чуждые им интересы своих и иностранных империалистов. В начале сентября 1917 г. германские войска, не встречая сопротивления со стороны войск Северо-Западного фронта, овладели Ригой.

К осени 1917 г. широкие массы солдат, населения уже ясно понимали – от Временного правительства мира не жди ни при каком раскладе. Вся надежда только на большевиков, на Ленина!

Отношение большевиков к Империалистической войне было с самого начала прямо противоположно позициям буржуазных партий. «ВОЙНА ВОЙНЕ!» - открыто и гордо заявил большевистский депутат А.Е.Бадаев, зачитав официальное заявление партии большевиков. «Рабочий класс будет бороться всеми силами против войны. Война не в интересах рабочих». По определению Ленина, эта война «была с обеих сторон империалистской (т. е. захватной, грабительской, разбойнической) войной, войной из-за дележа мира, из-за раздела и передела колоний, «сфер влияния» финансового капитала».

В.И.Ленин указывал, что вОйны – неизбежный спутник капитализма. Грабеж чужих земель, завоевание и ограбление колоний, захват новых рынков не раз служили причиной завоевательных войн капиталистических государств. Воина для капиталистических стран является таким же естественным и законным состоянием, как эксплуатация рабочего класса.

В особенности войны стали неизбежны, когда капитализм в конце ХIХ и в начале XX века окончательно перерос в высшую и последнюю ступень своего развития – империализм. При империализме приобрели решающую роль в жизни капиталистических государств мощные объединения (монополии) капиталистов и банки. Финансовый капитал стал хозяином в капиталистических государствах. Финансовый капитал требовал новых рынков, захвата новых колоний, новых мест для вывоза капитала, новых источников сырья. Но уже в конце ХIХ века вся территория земного шара оказалась поделенной между капиталистическими государствами. Между тем, развитие капитализма в эпоху империализма происходит крайне неравномерно и скачкообразно: одни страны, ранее бывшие на первом месте, развивают свою промышленность сравнительно медленно, другие, ранее бывшие отсталыми, быстрыми скачками нагоняют и перегоняют их. Изменялось соотношение экономических и военных сил империалистических государств. Появлялось стремление к новому переделу мира. Борьба за новый передел мира вызывала неизбежность империалистической войны. Война 1914 года была войной за передел мира и сфер влияния.

Большевистская партия оказалась единственной, пролетарской партией, которая осталась верной делу социализма и интернационализма и организовала гражданскую войну против своего империалистического правительства. Все остальные партии II Интернационала, будучи связаны с буржуазией через свои руководящие верхушки, оказались в плену у империализма, перебежали на сторону империалистов.

Большевики не были простыми пацифистами (сторонниками мира), вздыхающими о мире и ограничивающимися пропагандой мира, как это делало большинство левых социал-демократов. Большевики стояли за активную революционную борьбу за мир вплоть до свержения власти воинствующей империалистической буржуазии. Большевики связывали дело мира с делом победы пролетарской революции, считая, что наиболее верным средством для ликвидации войны и завоевания справедливого мира, мира без аннексий и контрибуций, – является свержение власти империалистической буржуазии.

Против меньшевистско-эсеровской политики защиты буржуазного отечества – большевики выдвинули политику «поражения своего правительства в империалистической войне». Это означало, что необходимо голосовать против военных кредитов, создавать нелегальные революционные организации в армии, поддерживать братание солдат на фронте и организовать революционные выступления рабочих и крестьян против войны, переводя их в восстание против своего империалистического правительства.

Первая мировая война 1914—1918 гг. стала своеобразным «промежуточным финишем» в истории капитализма, подведя черту под целым периодом в его развитии. Это был острейший экономический, политический и духовный кризис общества, поставивший под сомнение разумность самих основ его существования. Социальная уродливость и антигуманность буржуазного строя, который довел миллионы людей до полного озверения и одичания, выбросил на ветер плоды их многолетнего труда, лишил уверенности в завтрашнем дне, была теперь настолько очевидна, что перспектива его революционного обновления становилась вполне реальной.

ВПЕРЕДИ БЫЛ ОКТЯБРЬ СЕМНАДЦАТОГО ГОДА!

С.В. Христенко, ВКПБ