_
Примечательно, что если российские «феминистки» тем самым подчеркивают «женское начало», то у западных «феминисток» было противоположное требование. На Западе, например, «феминистки» требовали прекратить употребление слова «мен» («мужчина») в названии профессий, заменив его на нейтральное слово «персон». То есть, например, не «бизнесмен», а «бизнесперсон» (businessperson). Но и не «бизнесвумен», не «бизнесженщина».
Таким образом, если западные «феминистки» выступали за «нейтральность» в употреблении терминов, то российские сразу взяли быка за рога и начали демонстративно выпячивать «женское».
Еще одним модным словечком у «феминисток» стало слово «объективация» (или «сексуальная объективация»). Российские «феминистки» стали яростно порицать изображение женщин на картинах и фотографиях обнажёнными и даже в купальниках, даже если эти изображения несут художественный смысл, являются произведениями искусства. По их утверждению, изображение женщины обнажённой или полуобнажённой означает превращение её в объект сексуального желания и, тем самым, социального угнетения. При этом никакие призывы отделять красоту и искусство от порнографии в расчёт не принимаются.
«Борьба» современных «феминисток» против «женской натуры» прямо противоречит более «старому феминизму» на Западе. Так, во второй половине XX века в западных странах, напротив, «феминистки» демонстративно оголяли грудь в общественных местах. Таким образом они заявляли о «борьбе за равенство» с мужчинами: мол, если мужчинам можно оголять грудь, то и нам надо…
Данный пример «противоречий» между новомодными российскими «феминистками» и их более «старыми» коллегами на Западе легко объясним. Если бы в русском языке были более широко распространены феминитивы, то «феминистки» стали бы требовать запретить их употребление, найдя там какое-нибудь «угнетение». Если этих феминитивов мало, то они требуют их увеличения в речи…
Западный «феминизм» во второй половине ХХ века «возродился» в условиях «сексуальной революции», противопоставленной западному ханжеству (еще порой называемому «пуританством»). Демонстрация голой груди там была своеобразным вызовом ханжескому обществу.
Современный же российский «феминизм» широко распространился на излёте «либерального» периода отечественной истории, когда демонстрация обнажённого женского тела была в избытке: голые и полуголые красотки смотрели со всех страниц газет и телевидения, с подиумов на концертах и проч. Борьба против этого, против «объективации» выглядела антимейнстримным делом.
(Конечно, «борьбу против объективации» российские «феминистки» придумали не сами, а заимствовали у своих зарубежных «гуру». Но то, что российские «феминистки» заимствовали с Запада не «голосисечный» вариант «феминизма», а его противоположность, было вызвано именно культурным состоянием российского общества в начале XXI столетия.)
Как и все неформалы, «феминистки» живут под девизом «мы всегда будем против», «назло и поперёк» – противопоставляя себя обществу. Если феминитивов мало, будем требовать, чтобы их было больше; если их будет много – будем требовать их запрещения. Если обнажённое женское тело под запретом, будем обнажать груди; если же голого женского тела вокруг в избытке, будем требовать прекратить все это…
Это обычное поведение неформалов, живущих «назло и поперёк», не имеющее никакой положительной повестки.
Нынешнее «феминистское» движение не имеет никакой исторической связи с реальным феминистским движением, которое было в начале XX века, поэтому даже критика феминизма большевиками малоприменима к современным «феминисткам». История порой повторяется как фарс.
(Похожая история произошла с анархизмом: считать, что современные неформалы-«анархи» являются наследниками анархистов столетней давности, было бы издевательством над историей и действительностью.)
Поскольку современная российская «феминистская движуха» является не социально-политическим движением, а тусовкой неформалов, не имеющей никакой положительной программы, то не следует в принципе воспринимать всерьёз ни её саму, ни её лозунги.
Дар Ветров
